Оригинал статьи Washington Post: http://www.washingtonpost.com/wp-dyn/content/article/2009/02/27/AR2009022701549_pf.html

Fatal Distraction: Forgetting a Child in the Backseat of a Car Is a Horrifying Mistake. Is It a Crime?

By Gene Weingarten
Washington Post Staff Writer
Sunday, March 8, 2009; W08


Любительский перевод (2009 год): http://azbukivedi.livejournal.com/199190.html

От переводчика: Джин Вайнгартен (Gene Weingarten) - oдин из лучших американских журналистов и один из моих любимейших. В прошлом году он получил заслуженного Пулитцера за статью о великом скрипаче Джошуа Белле, который пару часов играл в вашингтонском метро и собрал меньше $40. В сегодняшнем журнале Вашингтон Пост (Washington Post Magazine) Вайнгартен опубликовал потрясающую статью о феномене забытых в раскалённой машине детей. Статья произвела на меня такое впечатление, что мне захотелось её для вас перевести, тем более, что один из главных героев - печально известный Майлз Харрисон, забывший прошлым летом в машине мальчика, усыновлённого из России. Не спешите делать выводы. Почитайте. Я попытаюсь перевести это в течении нескольких дней и буду вывешивать тут кусками. Сегодня первая часть. Если вы читаете по-английски и можете выкопать оригинал - читайте Вайнгартена. Он пишет куда лучше, чем я.

Подзащитный был необъятен, хорошо за 300 фунтов, но горе и стыд перевешивали и тянули его к земле. Он сгорбился на жёстком деревянном кресле, в котором едва помещался, и тихо всхлипывал, заливая слезами салфетку за салфеткой и нервно дёргая ногой под столом. В первом ряду наблюдающих за процессом сидела его онемевшая жена и с отсутствующим взглядом теребила обручальное кольцо на пальце.

Комната напоминала склеп. Свидетели говорили тихо и рассказывали о событиях настолько болезненных, что многие из них теряли над собой контроль. Медсестра, описывавшая поведение подзащитного, когда того доставила в больницу полиция, плакала. Он был почти кататоник, вспоминала она, с зажмуренными глазами и раскачивающимся взад и вперёд телом, запертый от мира своей неописуемой душевной мукой. Долгое время он молчал, пока медсестра не села рядом и не взяла его за руку. Тогда он заговорил – сказал, что не хочет никаких транквилизаторов и не заслужил избавление от этой боли. Он хотел прочувствовать её всю, до капли, а потом умереть.

Штат Вирджиния судил его за непреднамеренное убийство (manslaughter). Факты никем не оспаривались. 49-летний Майлз Харрисон был милейшим человеком, порядочным бизнесменом и заботливым, ответственным отцом – до того дня прошлым летом, когда, замотанный проблемами на работе и отвечая на бесконечные телефонные звонки сотрудником и клиентов, он забыл отвезти своего сына Чейза в садик. Малыш, пристёгнутый ремнями к детскому сиденью, медленно испёкся в раскалённой жарким июльским солнцем машине.

Страшная, необъяснимая ошибка, которой невозможно найти оправдание. Но являлась ли она преступлением? Ответ на этот вопрос должен был дать судья.

В какой-то момент, во время перерыва, Харрисон неуверенно поднялся на ноги, повернулся, чтобы покинуть зал заседаний, и увидел, в первый раз, что за его позором наблюдали другие люди. Огромный мужчина опустил глаза и качнулся; кто-то поддержал его. Хватая ртом воздух, он вдруг выкрикнул странным, причитающим фальцетом: «Мой бедный мальчик!»

Группа детей из соседней школы пришла в суд на запланированную экскурсию. Учительница явно не ожидала такого. Буквально через несколько минут ошарашенный детей торопливо вывели из зала.

Процесс продолжался три дня. И все три дня на одном из последних рядов сидели две женщины, потратившие много часов, чтобы доехать до Вирджинии. В отличие от большинства присутствующих, они не были ни родственницами, ни друзьями, ни сотрудницами обвиняемого.

«...нижняя часть тела была красной или красно-сиреневой...»

Когда обвинитель зачитывал самые страшные, невыносимые показания - свидетельство патологоанатома – женщины на заднем ряду прижимались друг к другу.

«...зелёные пятна в области живота... поражение внутренних органов... оползающая кожа... внутренняя температура достигает 108 градусов Фаренгейта к моменту смерти...»

Мэри – та, что постарше и пониже – задрожала. Лин – моложе, выше, с длинными золотистыми волосами – притянула её к себе, обняла. Они долго сидели так, склонив головы, держась за руки.

Когда процесс закончился, Лин Балфур и Мэри Паркс тихо покинули зал, не привлекая ничьего внимания. Они не хотели присутствовать на этом суде, но чувствовали себя обязанными – перед подсудимым и в огромной степени перед самими собой.

Это было по меньшей мере необычно: в одной комнате собралось три человека, объединённые одним и тем же страшным эпизодом в биографии – все трое случайно убили своих детей. Убили одинаково, необъяснимо и очень "современно".

***

Официально это называется "смерть от гипертермии". Перегрев. Когда это случается с маленькими детьми, детали чаще всего очень похожи: во всех отношениях любящий и внимательный родитель в один прекрасный день оказывается занят, или чем-то отвлечён, или расстроен, или запутан какими-то изменениями в расписании, и просто... забывает ребёнка в машине. Это случается в Соединённых Штатах примерно 15-25 раз в год, где-то между поздней весной и ранней осенью. Сезон на носу.

Ещё пару десятилетий назад это происходило довольно редко. Но в начале 90-х эксперты по автобезопасности объявили, что подушки безопасности (airbags) могут убить детей и предложили переставить детские креслица на заднее сиденье. Потом, ради ещё большей безопасности самых маленьких пассажиров, родителям начали рекомендовать поворачивать детские сиденья лицом назад. И если мало кто мог тогда предположить страшные последствия уменьшения «видимости» ребёнка для родителей, то... кто обвинит их в этом? Ну кто способен забыть собственного ребёнка в машине?

Как выяснилось, богатые люди могут. И бедные. И средний класс. Родители всех возрастов и национальностей. Матери забывают детей также часто, как и отцы. Это случается с хронически рассеянными людьми и с фанатически организованными, с выпускниками университетов и с едва-грамотными. За последние десять лет это случилось с зубным врачом, с почтальоном, с социальным работником, с полицейским, с бухгалтером, с солдатом, с помошником адвоката, с электриком, с протестантским священником и со студентом ешивы. Это случилось с медсестрой, со строителем, с заместителем директора школы, с психологом, с профессором колледжа и с изготовителем пиццы. Да, и с педиатром. И с тем, кто «делает ракеты».

В прошлом году это произошло три раза за один день – худший день худшего года для страшного явления, которое не собирается никуда исчезать.

Факты слегка разнятся, но один страшный момент присутствует всегда – момент, когда родитель осознаёт, что он сделал, причём иногда после телефонного звонка от няни или супруга/супруги. За этим следует панический рывок к машине. Там их ожидает худшее – худшее в мире.

У каждого случая свой жуткий «росчерк». Один отец запарковал машину рядом с карнавалом. Когда он обнаружил тело своего сына, рядом весело заливались гармошки. Другой отец захотел покончить со своими мучениями и попытался вырвать у полицейского пистолет. Несколько человек – включая Мэри Паркс – приехали в детский садик, чтобы забрать ребёнка, которого они якобы привезли туда утром, так и не заметив труп на заднем сиденье.

В Теннесси одному бизнесмену придётся жить вот с чем: три раза в его машине сработал аларм-детектор. Ребёнок так бился, что машина начинала гудеть. И три раза папа выглядывал в окно, смотрел на раскалённую как бройлер парковку, не видел никого рядом с машиной и выключал сигнал ремоутом через стекло. После чего спокойно продолжал работу.

***

Возможно, никакой другой акт человеческого безрассудства не бросает такой вызов общественным представлениям о преступлении, наказании, правосудии и милосердии. Согласно статистике, в 40% подобных случаев полиция рассматривает факты и принимает решение не возбуждать уголовное дело, постановив, что смерть ребёнка была несчастным случаем, и что страшная «ошибка» памяти уже вынесла забывчивому родителю пожизненный приговор вины и боли, намного превосходящий любой возможный приговор суда или присяжных.

Но в 60% случаев прокурор, рассмотрев практически идентичные факты через призму того же же законодательства, решает, что «небрежность» привела к столь чудовищным последствиям, что её в данном случае можно классифицировать как преступление и преследовать по всей строгости закона.
Так уж случилось, что всего за пять дней до того, как Майлз Харрисон забыл своего сына в машине на парковке своей компании по перевозке бизнес-офисов, очень похожий случай произошёл в паре сотен миль к юго-востоку, в том же штате. Устав после долгого рабочего дня, электрик по имени Эндрю Калпеппер забрал сынишку у родителей, приехал с ним домой, зашёл в дом и... напрочь забыл, что оставил мальчика в машине. Эндрю свалился на диван и уснул. Ребёнок умер.

Харрисона привлекли к суду. Калпеппера – нет. В обоих случаях решение об уголовном преследовании принимал всего один человек. Просто это были разные люди.

В случае Харрисона, решение о переводе дела в суд принимал прокурор Рэй Морроу. За несколько дней до начала судебного разбирательства он дал интервью журналистам, в котором объяснил это следующим образом: «Мы не должны забывать о своей обязанности оберегать детей. Если у вас есть ребёнок, то у вас есть ответственность перед ним. Я считаю себя ярым защитником детской безопасности.»

У Морроу двое детей, им 12 и 14. Его спросили, может ли он представить себя на месте обвиняемого. Прокурор опешил. Потом сменил тему и только 10 минут спустя нашёл для себя ответ на заданный вопрос: «Я думаю, что нет, этого не могло со мной случиться. Я наблюдательный и всегда слежу за своими детьми.»

В деле Калпеппера прокурором служил Ёрл Мобли. Смерть ребёнка – это трагедия, заверил журналистов Мобли, но полицейское расследование не обнаружило состава преступления. Калпеппер поступил непреднамеренно, не играл в рулетку с жизнью ребёнка и не предпринимал рискованных поступков – он просто забыл.

«Самым простым решением в данном случае было бы свалить дело на присяжных, но я не считаю это правильным,» - сказал Мобли. По его мнению, работа прокурора заключается в служении закону, а не в сведении счетов.

«Я не думаю, что принял правильное решение,» - заметил он, - «я абсолютно в этом уверен.»

В подобных случаях нет четких границ между правильно и неправильно, законно и незаконно - каждый прокурор должен принять собственное Соломоново решение. Но государственные служащие тоже люди и неизбежно привносят свои понятия о правосудии и справедливости в и без того сложную ситуацию.

«Забавно, что мы говорим об этом сегодня,» - сказал журналисту Мобли.

У него пятеро детей. День интервью был днём рождения шестого. Дочка Мобли умерла от лейкемии в 1993-м – ей было почти три года.

Мобли молчит – не хочет, чтобы его неправильно поняли.

Он принял своё решение в соответствии с законом, уверяет прокурор, но добавляет: «Я имею некое представление о том, что такое потерять ребёнка, что это делает с человеком.»

После смерти сына Эндрю Калпеппера, отца отправили домой – жить остаток дней с самим собой, с последствиями своей забывчивости. А после смерти сына Майлза Харрисона, отца официально обвинили в преступлении. Его фотография – лицо преследуемого привидения, прижатое к стене в полицейском участке - появилась в газетах и на телевидении. Майлз нанял адвоката. Месяц за месяцем обе стороны собирали документы и интервьюировали свидетелей. Адвокат попытался договориться с прокурором и не доводить дело до суда, но ничего не вышло. Процесс начался.

Судье рассказали, что Харрисон с женой были бездетной парой «хорошо за сорок», страстно желающей завести ребёнка. Они три раза ездили в Россию, проводя по 10 часов в поезде, добирались до российской глубинки, искали ребёнка по детским домам. И, наконец, нашли то, что искали – своего 18-месячного сынишку. Соседка Харрисона рассказала, как наблюдала за прыгающим от счастья новым отцом, катающимся с сыном по газону. Сестра Харрисона дала показания о помощи, которую она оказала брату и его жене в поисках нужного садика – семья потратила недели на то, чтобы найти оптимальное место для ребёнка, которому, после столь сурового начала жизни, нужен был специальный уход.

Мать Харрисона тоже выступала на суде. Майлз был прекрасным сыном и идеальным, любящим отцом, заверила она.

Посеревшая от горя, но неизменно державшая себя в руках жена Харрисона, Кэрол, описала телефонный звонок от мужа, сделанный сразу после того, как он обнаружил тело мальчика в машине. Она в тот момент ехала в автобусе. Всё, что она услышала, взяв трубку, был неразборчивый вопль.

В итоге, судья графства Фэрфакс признал Майлза Харрисона невиновным за отсутствием состава преступления. Судья процитировал объяснительную записку Ёрла Морбли, где тот описывал, почему отказался привлекать к суду Эндрю Калпеппера.

***

Хорошо, значит это не непреднамеренное убийство. А что же это? Несчастный случай?

«Нет, несчастный случай – неудачный термин.»

Автор статьи интервьюирует Марка Варшауэра, хорошо известного во всём мире специалиста по технологии изучении языков, профессора Калифорнийского Университета.

«Словосочетание 'несчастный случай' наводит на мысль, что случившееся можно было предотвратить,» - говорит Варшауэр, - «а слово 'происшествие' превращает происходящее в какую-то мелочь, случайность. Но ведь это не мелочь.»

Варшауэр получил грант Фулбрайта и много путешествовал по миру – раздавал бедным детям третьего мира лэптопы, проводил семинары по повышению детской грамотности с помощью компьютеров. Он работает с детьми всю жизнь. Летом 2003-го года он вернулся в свой офис после ланча и увидел толпу вокруг какой-то машины на парковке. Полицейские взламывали заднее стекло. Только подойдя поближе, Варшауэр осознал, что машина принадлежала ему. В то утро он забыл забросить своего 10-месячного сына, Майка, в ясли. Майк был мёртв.

Варшауэра не привлекли к суду, но в течение многих месяцев он хотел покончить с собой. Это желание потихоньку уменьшилось, но боль и чувство вины остались.

«У нас нет адекватного термина для этого,» - говорит Варшауэр. Но мы должны разобраться, почему такое происходит – и почему это случается с теми, с кем это случается.

***

Дэвид Даймонд сидит в вашингтонской гостинице и тыкает вилкой в остывший завтрак.

«Наша память – это машина,» - говорит он, «и она несовершенна. Сознание приоритезирует всё происходящее по степени важности, но на клеточном уровне память этого не делает. Если ты способен забыть мобильник, ты потенциально способен забыть и ребёнка.»

Даймонд – профессор молекулярной физиологии Университета Южной Флориды и консультант при специальных больницах для ветеранов войны. Он приехал в Вашингтон, чтобы выступить на конференции и доложить о результатах своих исследований о пересечении эмоций, стресса и памяти. Профессор обнаружил, что в некоторых ситуациях самые сложные участки нашего мозга перестают обрабатывать информацию – их захватывает в заложники другая часть памяти, примитивный кусок серого вещества, не изменившийся со времён динозавров, невнимательный, упёртый, неаналитический, да просто тупой.

Даймонд – эксперт в области памяти, но его собственная память оставляет желать лучшего. Недавно он ехал с женой в магазин и совершенно забыл, что сзади, в детском сиденьи, спала внучка. Вспомнил только потому, что рядом сидела жена, которая что-то сказала о ребёнке. Он прекрасно понимает, что было бы, если бы жены не было рядом. Хуже - он знает почему.

Человеческий мозг, уверяет Даймонд, это удивительное, но сплетённое эволюцией "на живую нитку" устройство, в котором более новые и сложные структуры надсажены на кучу прототипов и отбросов эволюции, до сих пор широко используемых животным миром. «Сверху» находятся самые умные, самые подвижные участки мозга: префронтальный кортекс, который думает и анализирует информацию, и гиппокамп, расставляющий и хранящий в памяти приоритеты. А там, внизу, на дне, располагаются базальные ганглии – помощник-автопилот. Когда префронтальный кортекс и гиппокамп занимаются сложными вещами – например, планируют и приоритизируют наш день, тёмные и туповатые, но вполне эффективные базальные ганглии ведут машину. Поэтому мы иногда доезжаем из пункта А в пункт Б и плохо помним, как доехали, какой путь выбрали, и что видели по дороге.

Обычно, говорит Даймонд, это разделение обязанностей работает прекрасно, как симфония. Но иногда эта симфония заканчивается, как Увертюра 1812-го года – вступают пушки и заглушают инструменты.

Даймонд пугал крыс котами и «записывал» электрохимические процессы в мозгах грызунов. Он обнаружил, что стресс – внезапный или хронический – ослабляет участки мозга, функционирующие на более высоком уровне и делает их более беззащитными перед напором угрюмо-доисторических ганглий. Базальные ганглии превращаются в дворового хулигана и третируют "надстройки". Он видел ровно те же процессы в случаях смерти забытых детей в машинах – он исследует эти случаи.

«Качество родительского ухода и любовь к детям – всё, происходящее ДО того – не играют никакой роли.» Даймонд уверяет, что единственные важные в данном случае факторы – это сочетание стресса, эмоций, недосыпа и изменения в расписании. Базальные ганглии производит захват ослабленных и неспособных сопротивляться её напору участков сознания. Память в гиппокампе стирается – как компьютерная программа, поражённая вирусом. И если вовремя не произойдёт перезагрузки – ребёнок заплачет, жена напомнит – то этот кусок памяти может просто исчезнуть.

Даймонд замолкает.

«Я помню один такой случай. Ровно то, что произошло. Слишком много стрессовых факторов, всё как-то неудачно совпало... Я был консультантом в том деле. Как же звали эту женщину...»

Он кладёт вилку на стол и ищет ответа на стенах и потолке, потом медленно качает головой. Предстоящий доклад на конференции добавил стресса в его жизнь, и память начала отказывать. Он не помнит имя.

«Лин Балфур?»

«Да, точно, Лин Балфур! Идеальный шторм.»

На улице середина октября. Лин Балфур заказывает по телефону новый ремешок для детского креслица своего малыша – старый разболтался – и одновременно пытается найти бэбиситтера на ближайшие несколько часов. Только что позвонили из клиники: анализы показали, что она овулирует, а муж в Ираке, и надо срочно размораживать его сперму и ехать искусственно оплодотворяться, вот прямо сейчас, но нянька, чёрт подери, занята, поэтому Лин хватает малыша, ключи от машины и сумку с подгузниками, вылетает из дома, прыгает в машину и уезжает. Ребёнока начинает хныкать, и она протягивает руку назад и даёт ему бутылочку с соком, посматривая одним глазом за ноющим на заднем сиденьи сыном и одновременно следя за извивающейся дорогой и ловко преодолевая крутые повороты.

«На самом деле,» - смеётся Лин, - «я потихоньку учусь не делать слишком много вещей одновременно. Я пытаюсь упростить свою жизнь.»

Раэлин Балфур – её полное имя – типичный человек «А-типа». Она сама признаётся, что её темперамент сыграл некую роль в гибели 9-ти месячного Брайса 30-го марта 2007-го года. В тот день она оставила малыша на парковке офиса генерального судьи графства, где работала администратором в отделе транспорта. Температура на улице была всего шестьдесят с чем-то градусов по Фаренгейту (градусов 15-18 по Цельсию – С.Б), но биометрики и термодинамика младенцев и машин сочетаются плохо – безжалостно. Внутренний термостат у малышей довольно паршивый, а тепло в закрытой, оставленной на солнце машине аккумулируется быстро. В тот день её машина разогрелась внутри до 110-ти градусов (43 С – С.Б.).

То, что произошло с Лин Балфур 30-го марта 2007-го года, можно описать почти-карикатурным термином «Модель Швейцарского Сыра». Это выражение придумал в 1990-м году Британский психолог Джеймс Ризон, пытаясь найти аналогию ситуациям, когда организационные проекты проваливаются, причём с катастрофическими последствиями, несмотря на все меры предосторожности. Ризон предлагал представить себе 5-6 ломтиков швейцарского сыра, наложенные один на другой. В каждом ломтике есть дырочки – потенциальные, но не очень серьёзные, очаги опасности. В тех редчайших случаях, когда по стечению обстоятельств дырочки оказываются ровно одна над другой, образуя сквозную брешь, вся система обваливается.

В тот день, когда Балфур забыла Брайса в машине, она не спала почти всё ночь. Сначала следила за детьми подруги, которой надо было срочно отвезти собаку к ветеринару, а потом несколько часов хныкал простуженный Брайс. Поплакав вдосталь, малыш устал и утром заснул в машине, что было ему совсем несвойственно. К тому же Лин в тот день планировала отвезти его детское сиденье на местную пожарную станцию, где креслицо должны были профессионально – и бесплатно - установить. Поэтому Брайс сидел не в обычном сиденьи, а во временном, запасном, находящемся не за пассажирским креслом, а за водительским. Его совершенно не было видно в зеркале. Свою вторую машину Балфуры отдолжили на пару дней родственнику, и Лин пришлось везти мужа на работу, так что сумка с подгузниками тоже оказалась сзади, а не рядом с ней на пассажирском кресле, где она наверняка бы её заметила. Телефон в то утро звонил непереставая – сначала Лин успокаивала молодого родственника, у которого возникли финансовые проблемы, а потом обсуждала с боссом кризис на работе. Всю дорогу она провела, вися на телефоне и решая проблемы других людей. За пару дней до этого няня Брайса купила новый телефон и не успела занести в память рабочий номер Лин, поэтому когда няня позвонила на мобильник, чтобы узнать, почему Балфур не завезла ей сына, телефон прозвенел в сумке мамы, и звонок Лин не услышала.

Дырочки легли одна на другую.

У людей, забывших ребёнка в машине, мало общих характеристик – составить некий собирательный портрет таких родителей практически невозможно. Среди 13-ти человек, проинтервьюированных журналистом для этой статьи, были интроверты и экстроверты, милые и угрюмые, стойкие и ранимые. Но ни один не был похож на Лин Брайс, 37-летнюю резервистку американской армии, не раз бывавшую на поле боя. Она остаётся – по крайней мере в том, что касается смерти её сына – на линии огня.

«Мне не кажется, что я должна прощать себя,» - говорит она прямиком, «потому что мой поступок был непреднамеренным.»

Балфур – высокая женщина, но кажется ещё выше; она движется решительно и размахивает руками при ходьбе. У неё слабый подбородок, но волевой рот, и она не особенно старается редактировать то, что из этого рта вылетает. Она не лишена чувства юмора, но резковата и прямолинейна – либо этот человек вам сразу нравится, либо нет.

Идея поехать на суд Майлза Харрисона пришла в голову именно ей. Во время перерыва она протолкнулась через толпу в коридоре, подошла к Майлзу и обняла его, притянув к себе. Почти целую минуту она что-то шептала в его ухо. Глаза Майлза расширились; потом он заплакал у неё на плече, как ребёнок. Она объяснила ему, кто она такая, и сказала, что знает – Майлз был хорошим, любящим отцом, и ничего не должен стыдиться.

Балфур выросла в умеренно-бедной семье в сельской части штата Мичиган. Мужчина, про которого ей всю жизнь говорили, что это её отец, оказался не настоящим отцом – а настоящим был близкий друг родителей. Дедушки и бабушки Лин сначала развелись, а потом поменялись партнёрами. Добавьте алкоголизм, разводы, войны за детей после разводов... к 18-ти годам Лин созрела для армейской дисциплины.

Она служила в Боснии и дважды в Ираке, специализируясь на анализе разведовательных данных и менеджменте строительных работ. Там Лин обнаружила у себя талант жонглировать сразу несколькими проектами и делать много вещей одновременно. В какой-то момент она руководила проектами на общую сумму в 47 миллионов долларов – и не растеряла ни цента, за что была награждена Бронзовой Звездой. Она вышла замуж, родила сына, потом развелась, затем встретила Джаретта Балфура и в течение месяца решила, что этот красивый молодой человек станет её мужем. Ещё через восемнадцать месяцев он им стал. Брайс был их первым общим ребёнком. Брэйден, зачатый от замороженного семени мужа, служившего тогда в Ираке, был вторым. Сейчас они пытаются таким же образом родить третьего.

***

Балфур заехала в клинику, прошла процедуру оплодотворения, и теперь направляется в школу военных юристов, чтобы рассказать студентам, как и почему умер её сын. По дороге, справа, находится здание, где она в тот день забросила мужа на работу. Это было совсем нетипично, и Лин считает, что этот момент стал подсознательной «зарубкой» для мозга - доставка сделана. Она показывает на дом няни слева от дороги, мимо которого она тогда проехала, оживлённо обсуждая по телефону ошибку, сделанную в расписании босса и игровые долги своего племянника. А вот и парковка военной школы на кампусе Университета Вирджинии. Она паркуется ровно на том же самом месте, где запарковалась в тот день, когда умер Брайс.

«Всё было так же, только вот эти два места рядом с нами пустовали,» - спокойно говорит она, выходя из машины с ключами в руке и наклоняясь, чтобы достать сумку с подгузниками.

Есть что-то почти вызывающее в спокойствии, с которым Лин говорит о событиях того дня. Её манера может смутить любого, особенно если у вас есть некие сложившиеся представления о том, как должны вести себя люди на её месте.

Вы могли бы предположить, например, что Лин купила себе с тех пор другую машину. Но это та же чёрная Хонда Пилот с розовым чехлом на руле, в которой умер Брайс – в нескольких сантиметрах от того места, где Балфур склонилась сейчас над Брэйденом, чтобы отстегнуть его.

«Покупка новой машины была бы бессмысленной, с финансовой точки зрения,» говорит она.

Её глаза ничего не выражают. Она и не пытается скрыть своего отношения к этому диалогу: в чём ваша проблема, собственно?

***

Отнюдь не все случаи смерти детей от перегрева похожи на описанные в этой статье озадачивающие провалы памяти во всех отношениях положительных родителей. В других случаях родители явно пренебрегали своими обязанностями на протяжении всей жизни ребёнка, а некоторые были алкоголиками или наркоманами. Были случаи, когда родитель оставлял ребёнка в машине преднамеренно, несмотря на очевидный риск. В одном вопиюще чудовищном случае, мать использовала запертую машину в качестве дешёвой замены яслям. Во всех подобных ситуациях к смерти от гипертермии относятся как к преступлению, и родители оказываются в тюрьме.

Когда перед судом предстают люди, подобные Лин Балфур, процесс обычно заканчивается компромиссом: прошением о снятии некоторых обвинений, условным сроком, отложенным приговором, иногда общественными работами. Дело сравнительно редко доходит до суда.

То, что случилось с Балфур, было совсем уж редкостью. Её обвинили в преднамеренном убийстве второй степени, с возможным сроком тюремного заключения до сорока лет. И оставили на свободе только при условии, что она не будет оставаться одна с детьми, включая собственного сына, на тот момент уже тинэйджера.

Лин наняла Джона Зверлинга, одного из лучших адвокатов по уголовным делам. Это означало, что Джаретт Балфур, работавший в тот момент на компанию, обслуживающую армию, вынужден будет снова поехать в Ирак. За участие в военных сражениях солдатам платят дополнительно, и семье нужны были деньги для платы адвокатам. Лин Балфур должна будет вынести всё это в одиночку.

Постепенно боль, вина и парализующая неуверенность в себе перешли в чётко сфокусированную ярость.


Джон Зверлинг мог бы сойти за Ниро Вулфa – плотного, эксцентричного героя детективов Рекса Стаута. Офис Зверлинга занимает целый подъезд красивого дома в центре Старого Города в Александрии. Внутри кабинет адвоката украшен панелями из дерева грецкого ореха, и даже жалюзи на окнах сделаны из тёмного дерева. Но сам босс с бородой Деда Мороза сидит на кресле, обитом дырявой кожей, и одет в джинсы и клетчатую рубашку с пятном на груди и еле сдерживающими напор живота пуговицами.

Первой задачей Зверлинга было доказать нелепость обвинения Лин Балфур в преднамеренном убийстве при полном отсутствии даже намёка на злой умысел в её случае. Это оказалось несложно. На предварительном прослушивании приговор сразу сменили на непредумышленное убийство. Второй, куда более сложной, задачей Зерлинга была защита подсудимой в деле, которое преследовалось прокурором с театральным, почти эксцентричным остервенением.

Помощник прокурора Элизабет Килин описала присяжным случившееся следующим образом: «Жизнь этого маленького мальчика совсем не должна была заканчиваться подобным образом, на носилках. Он умер. Мёртв. Его жизнь теперь безвозвратно потеряна – навсегда.»

Зверлингу нужно было принять ключевое решение. Обычно в криминальных случаях присяжные хотят услышать точку зрения обвиняемого – из его собственных уст. Зверлинг хорошо относился к Балфур и уважал её, но представлять её присяжным не торопился.

«Вы с ней встречались?» - спросил он журналиста.

«Да.»

«Тогда вы видели, в какой эмоциональный корсет она себя затягивает, каким панцирем защищается от мира. Она закрывается и становится солдатом. Это помогает ей выжить, но одновременно отталкивает тех, кто хочет видеть её раздавленной горем.» Зверлинг решил не рисковать.
«Я поставил её на кафедру свидетельских показаний, но другим способом,» - говорит адвокат, - «чтобы люди увидели истинную Лин – ранимую, искреннюю, совершенно лишённую коварства.»

Зверлинг дал присяжным послушать две аудиокассеты. На одной запись допроса Балфур в больнице, примерно через час после смерти Брайса. Её ответы на вопросы полицейских наполнены невыразимой грустью; это полушепот, полустон: «Я убила моего малыша,» - говорит Лин с дрожью в голосе. «О Господи, прости меня.»

На второй кассете записан звонок в службу 911, сделанный случайной прохожей в первые несколько секунд после того, как Балфур обнаружила тело сына и стала умолять первого встречного помочь ей.

Зверлинг поворачивается лицом к компьютеру и нажимает на иконку аудиофайла.

«Хотите послушать?»


***

Балфур идёт по коридору из комнаты 153А школы военных юристов по направлению к выходу и вспоминает события того дня. Где-то к вечеру она проверила сообщения на мобильнике и увидела, что пропустила утренний звонок от няни. Она перезвонила. Балфур дружила со своей няней, и они часто болтали о том, о сём. Лин оставила ей сообщение с просьбой перезвонить.

Няня перезвонила в тот момент, когда Балфур уже направлялась к парковке. Она стояла ровно там, где стоит сейчас, на просторном, выложенном камнями дворе школы. Так уж получилось, что прямо на ту точку направлено дуло огромной, времён гражданской войны, пушки. От этой горькой иронии становится не по себе.

Няня спросила Лин, где её сын. Балфур удивилась: «Ты о чём? Он же у тебя.»

Оттуда до конца двора 60 футов (20 метров – С.Б.), потом 11 ступенек вниз, пару шагов до другой лестницы, ещё 12 ступенек, потом бордюр и 30-футовый (10 м) рывок к машине. Балфур преодолела этот маршрут меньше, чем за пол-минуты. И поняла, что опоздала, увидев через стекло обмякшую ручку Брайса и его спокойное и чистое, но безжизненное лицо, блестевшее, говорит Лин, «как фарфоровая кукла».

Через несколько секунд прохожая набирала 911.

***

Слушать эту запись невозможно. На первом плане женский голос, напряжённо но чётко объясняющий полицейским, что она видит перед собой. Сначала на кассете больше ничего не слышно. Потом Балфур воет со всей мочи: «О, Господи, НЕЕЕЕЕЕТ!»

Несколько секунд тишины.

Потом оглушающий вопль: «Пожалуйста, Боже, умоляю, НЕЕЕЕТ!»

Балфур делает сыну искусственное дыхание. В тот момент, вспоминает она, в её теле жили два человека: чёткая и расторопная Лин, обученная спасать людей на поле боя, и некомпетентная мамаша Лин, никогда уже не узнающая счастья. Выдох, нажим, выдох, нажим. Когда она выпрямлялась, чтобы набрать воздух, она полностью теряла над собой контроль. Потом возвращалась к пациенту.

Прослушав кассету, присяжные заседали 90 минут, включая перерыв на ланч. И единогласно признали Лин невиновной.

***

«Мне кажется, против неё вообще не должны были возбуждать дело,» - говорит присяжный Колин Россе, администратор радиопрограммы, вышедший на пенсию. «Возможно, это была небрежность, но это явно случайность, ошибка."

Старший присяжный, Джеймс Шлофауэр, инспектор при правительстве графства, не винит прокурора. Случай Балфур был довольно сложным, считает он, и факты нужно было предоставить в суд. Но предоставленные факты, говорит он, сделали приговор неоспоримым. То был «проклятый несчастный случай», по мнению Шлофауэра, «и такое может случиться со всяким.»

Со всяким?

Шлофауэр задумывается.

«Ну, это случилось со мной.»

Ошибка не превратилась в катастрофу, но ситуация была похожей. Забеганные и замученные стрессом Шлофауэры перепутали свои расписания и обязанности, и ни один из них не забрал дочку из ясель вечером.

«Мы приехали домой, посмотрели друг на друга и ... типа... а где Лиля? Я думал, ты её забрал! А я думал, ты её забрала!»

А если бы это произошло не в конце дня, а в начале?

«Я же говорю, со всяким,» - говорит Шлофауэр.

***

Центра обмена информацией по детской смертности от гипертермии не существует. Ни одно государственное учреждение не собирает данные и не следит за статистикой. Но некое подобие такого центра можно найти в подвале уютного дома в пригороде Канзас Сити, откуда вышедшая на пенсию бывшая директор продаж и маркетинга местной компании Джанет Феннел управляет своей компанией под названием «Дети и Машины». Организация не ставит своей целью извлечение прибыли и занимается тем, что пробивает в правительстве различные законодательства по увеличению безопасности детей в автомобилях. Джанет Феннел заведует одной из самых грустных баз данных в Америке.

Она сидит на софе, поджав под себя босые ноги, и листает файлы. Амбер, её помощница-студентка, заходит в комнату и хлопает листками только что пришедшего факса по столу. «Перёдка,» - сообщает Амбер, - «парковка, Северная Каролина.»

В этом бизнесе своя жуткая терминология. «Назадка» случается, когда ты смотришь в зеркало заднего вида и не замечаешь ребёнка, стоящего за машиной, – или вообще не смотришь в зеркало. «Перёдки» происходят с водителями пикапов и SUV, сидящими слишком высоко, чтобы заметить малыша под колёсами. Есть «удушения автоматическими окнами», «автомобили, заведённые детьми» и, наконец, «гипертермия».

На стене комнаты висит коллаж – десятки фотографий малышей; некоторые гордо отгибают пальчики, как будто говорят «мне 2!» или «мне уже 3!» Фотографии, как правило, сделаны на их последний день рождения.

Феннел встречалась и разговаривала со многими родителями, у которых дети умерли от гипертермии; некоторые из них до сих пор с ней сотрудничают. Она не выискивает их. Они сами находят её, иногда поздно ночью, блуждая по интернету в поисках людей, переживших те же адские муки. «О них существует много ошибочных представлений,» - говорит Феннел, - «а ведь это, как правило, безумно любящие своих детей люди, как раз те, кто покупает детские замки и калитки.» Это случаи, уверяет Феннел, провалов памяти, а не любви.

Лицо Феннел имеет особенность полу-улыбаться, полу-морщиться. Она делает это часто.


«Некоторые думают, 'Окей, я понимаю, можно забыть ребёнка на две минуты, но не на восемь же часов!' Они совершенно не понимают, что в голове родителя существует чёткое осознание того, что они отвезли ребёнка в ясли или садик – они уверены, что ребёнок счастлив и окружён заботой. Когда твой мозг так считает, он не беспокоится и не норовит проверить, где же ребёнок – до конца дня.»

Феннел свято верит, что обвинять этих родителей в преступлении не только жестоко, но и глупо. Можно подумать, боязнь тюремного срока удержит их от таких поступков.

Решение вопроса, считает Феннел, заключается в усилении мер безопасности и в образовании населения: люди должны знать, что такое может случиться с каждым и что результаты мгновенного провала в памяти могут быть чудовищными.

А какой случай был самым чудовищным?

«Я бы не хотела...» - говорит она.

Она смотрит в сторону. Не выдерживает взгляда, говоря об этом.

«Девочка вырвала себе все волосы перед смертью.»

В течении многих лет Феннел лоббировала Конгресс просьбами принять закон, требующий установку сенсоров на задних сидениях машин – сенсоров, которые заверещат в случае, если вес ребёнка в креслице останется неизменным после того, как в машине выключили двигатель. В прошлом году её усилия почти увенчались успехом. Закон Камерона Гулбрансена 2008-го года о Безопасной Перевозке Детей, который приписывает увеличение безопасности автоматических окон и улучшение заднего обзора, изначально включал и требование устанавливать сенсоры на задних сиденьях. Но мера не прошла последней редакции законопроекта; спонсоры отказались от сенсоров, испугавшись, что сильное лобби автомобилестроителей завалит из-за этого весь закон.

На рынке существует несколько устройств, которые сигналят, если ребёнок остаётся в выключенной машине. Продаются они плохо. Скорее всего, их изготовители столкнулись с теми же проблемами, что и инженеры НАСА несколько лет назад.

В 2000-м году Крис Эдвардс, Терри Мак и Эдвард Модин начали разрабатывать подобный сенсор после того, как их сотрудник, Кевин Шелтон, случайно оставил своего 9-месячного сына умирать на парковке одной из исследовательских лабораторий НАСА в Вирджинии. Они запатентовали устройство с сенсорами веса и сигнализацией на брeлке ключа от машины. Прибор был основан на технологиях, использовавшихся в космосе, прост в употреблении, сравнительно недорог и, главное, практически безотказен.

Джанет Феннел очень рассчитывала на это устройство. Ей казалось, что трагическая история его создания и тот факт, что сигнализацию изобрели в НАСА, приведёт к широкому освещению изобретения в прессе и к принятию продукта населением.

Это было пять лет назад. Прибор до сих пор не появился на полках магазинов. Изобретатели не могли найти коммерческого партнёра, согласившегося бы изготовлять их продукт. Одной из основных проблем стала юридическая ответственность. Если ты изготовил такое устройство, а оно почему-то не сработало, то судебные издержки в случае смерти ребёнка были бы чудовищными. Но основная проблема была психологической: специалисты по маркетингу провели опросы и выяснили, что никто не захочет такой прибор покупать.

Это просто объяснить: люди думают, что подобное никогда не случиться с ними.


“Я сам таким был. Читал все эти истории и думал: 'Что у этих родителей в голове?'»

Майк Терри – строитель из Мэйперла, штат Техас. Это крупный мужчина с добрыми глазами. В тот момент, когда он сообразил, что сделал, Майк находился в кабине грузовика, а его 6-месячная дочка Майка сидела в запертой на парковке машине на испепеляющем техасском солнце в 40-ка милях оттуда. Последовал безумный спринт назад к автомобилю – Майк гнал 30-ти футовый грузовик с низким прицепом, нагруженный тоннами брёвен, каждое из которых было размером с телеграфный столб, по автостраде со скоростью 100 миль (160 км) в час.

Незадолго до того дня в июне 2005-го года Терри потерял работу и в качестве временной подработки подрядился на один день строить стену в конференц-зале местной католической церкви. В результате дочку надо было везти в другие ясли, не по привычному маршруту, и, пока Майк туда ехал, ему позвонили и предложили новую постоянную работу. Это отвлекло его. Роковая ошибка. Fatal distraction.

Терри не подвергся уголовным преследованиям. Кара оказалась куда более изощрённой.

Семья Терри – Южные Баптисты. До смерти Майки, рассказывает Майк Терри, церковь целиком поглощала все их воскресенья, целый день, от утреннего изучения Библии и до вечерней трапезы. Теперь он и его жена, Мишель, редко ходят туда. Всё слишком сложно, говорит он.

«Я чувствую себя виноватым, когда в церкви начинают обсуждать наши благословения. Благодать покинула меня. Мне кажется, Бог причинил мне зло. А я причинил зло ему. И я не знаю, как жить с этим.»

Сегодня, четыре года спустя, он по-прежнему не может даже близко подойти к той католической церкви, где в тот день работал. Пока его дочь умирала снаружи, он находился внутри, строя стену, на которую должны были повесить огромное распятие.

***

«Это случай вопиющей, злостной небрежности – худшей из возможных.... Он заслужил смерть.»

«Интересно, может, это был его способ продемонстрировать жене, что он на самом деле не хотел ребёнка?»

«Он был слишком занят погоней за прибылью. Вот вам прекрасная иллюстрация моральной коррумпированности наших агентов по продаже недвижимости.»

Читатели оставили эти комментарии на вебсайте Вашингтон Пост после того, как в июле 2008-го года газета сообщила о подробностях смерти сына Майлза Харрисона. Такие комментарии типичны и прекрасно иллюстрируют то, что происходит снова и снова, год за годом, в разных городах, где случаются подобные происшествия. Реакцию огромного процента населения нельзя даже назвать злостью - это пенящaяся травля.

Эд Хиклин считает, что знает причину подобной реакции людей. Хиклин – медицинский психолог из Албани, штат Нью Йорк, изучающий последствия трагедий на дорогах для выживших водителей. Он говорит, что общественное мнение судит водителей сурово и несправедливо, даже когда происшедшее – очевидный несчастный случай, даже когда это явно не их вина.

В человеке, говорит Хиклин, заложена фундаментальная потребность создавать и поддерживать версию мироздания, в которой вселенная не бессердечна и неумолима, а страшные вещи не происходят случайно, и если ты внимателен и ответственен, то катастрофу можно избежать.
В случаях с гипертермией, считает он, родителей очерняют по той же причине. «Мы все уязвимы, но никто не хочет, чтобы ему об этом напоминали. Мы хотим верить в понятный, контролируемый, неугрожающий мир, где всё будет 'окей' постольку поскольку ты играешь по правилам. Поэтому когда нечто подобное случается с другими, нам необходимо отделить их от себя. Мы не хотим иметь с ними ничего общего, и тот факт, что мы можем быть в чём-то на них похожи, приводит нас в ужас. Поэтому мы делаем из них монстров.»

После того, как Лин Балфур оправдали, на вебсайте местной газеты появился следующий комментарий:

«Если она так занята, то пусть скрестит ножки и не рожает детей. Её надо запереть в машине в жаркий день – посмотрим, что с ней будет.»

***

Дом Лин Балфур пахнет пряностями и лёгкой сентиментальностью. Это кич, но кич приятный. Брэйден весело скачет в детском креслице, принадлежавшем раньше Брайсу, и ползает по лоскутному одеялу, тоже Брайсовому. Лин Балфур посылает смску Джаретту в Ирак и одновременно проверяет подгузник Брэйдена, делая, как всегда, несколько вещей одновременно.

«Люди считают, что я сильная женщина,» - говорит Балфур, - «но я так не думаю. Просто я своё горе горюю в одиночестве....»

У Брэйдена изо рта падает соска. Балфур моет её и даёт малышу обратно.

«...потому что в глубине души я считаю, что не имею права горевать на людях.»

Балфур говорит, что намеренно «создала» лицо, которое демонстрирует миру.

«Я бы очень хотела исчезнуть, уехать куда-нибудь, где никто не знает, кто я такая и что я сделала. Я бы сделала это хоть сию секунду, но не могу. Я должна всем говорить своё имя. Я женщина, которая убила своего сына, и я должна быть этой женщиной, потому что я обещала Брайсу.»

Она дала это обещание, когда держала на руках тело своего сына в больнице. «Я поцеловала его в последний раз, извинилась перед ним, и обещала, что сделаю всё возможное, чтобы это никогда не случилось с другим ребёнком.»

Балфур выполняет это обещание в привычном для себя ключе – она превратилась в современную женскую версию Летучего Голландца, периодически всплывая перед случайными людьми в общественных местах типа супермаркета Сэмс Клаб и заводя с ними разговоры о детях, дабы поведать, что она сделала с одним из своих. Вызывающее предостережение.

В отличие от большинства родителей, с которыми случилось подобное, Балфур никогда не отказывает журналистам в интервью. Она работает с организацией «Дети и Машины» и пересказывает свою историю снова и снова. Её точка зрения неизменна; она говорит уверенно, иногда жёстко, и всегда с оттенком злости и самооправдания в голосе. Это может случиться со всяким. Это ошибка, а не преступление, и в суд такие дела попадать не должны. В машинах должны быть установлены сенсоры, чтобы предотвратить подобное. Она редко выглядит сомневающейся или страдающей. Никто не видит её плачущей.

«Если честно,» - говорит она, - «эта боль никогда не уменьшается. Никогда не притупляется. Я её просто откладываю в сторону до тех пор, пока не остаюсь наедине с собой.»

Балфур не хочет думать о последних часах жизни Брайса. Один добренький доктор сказал ей как-то, что ребёнок, скорее всего, почти не страдал, и она изо всех сил держится за эту идею. В её сознании Брайс умер без боли и страха, окружённый ласковыми ангелами. Та Высшая Сила, в которую верит Балфур, любит нас безоговорочно и принимает непосредственное участие в нашей жизни. Эта вера успокаивает её и одновременно заставляет сомневаться.

«Когда мне было 16, и я училась в школе,» - говорит она, - «меня изнасиловал парень, с которым я пошла на свидание. После этого я сделала аборт. И никому про это не рассказывала – ни друзьям, ни маме. И пока я там лежала, во время аборта, я молилась Богу и просила, чтобы он взял этого ребёнка и хранил для меня, а потом отдал мне, попозже, когда я смогу за ним ухаживать.»

И....?

«Ну и... иногда я думаю...» - она утирает слезу, - «где-то в глубине моего сознания живёт мысль, что то, что произошло со мной, было божьим наказанием. Я убила одного ребёнка, а потом из моих рук вырвали другого, как раз когда я была на пике своего счастья.»

Сидящий на полу Брэйден поглощён игрушечным Элмо.

«Иногда,» - говорит Балфур, - «я жалею, что не умерла во время родов Брэйдена...»

Она плачет. Сейчас в ней не осталось ничего от солдата.

«... тогда Джаретту достался бы Брэйден, а я могла бы быть с Брайсом.»


Майлз Харрисон сидит в Старбаксе города Лисбурга (Вирджиния – С.Б.) и вытягивает из коробки салфетку за салфеткой, чтобы вытереть глаза.

«Я причинил столько боли своей жене,» - говорит он, - «и по какой-то удивительной доброте душевной она меня простила. И от этого мне ещё хуже. Потому что сам себя я простить не могу.»

Публичные страдания Харрисона не закончились оправдательным приговором, а продолжались ещё несколько месяцев. Его лицо вновь появилось на страницах газет после того, как Российское Министерство Иностранных Дел выразило официальный протест по поводу приговора и пригрозило закрыть российскую программу усыновления детей для американских граждан. Это был уже международный инцидент.

В течении нескольких месяцев Харрисон отказывался от интервью для этой статьи, но в начале февраля сказал, что готов.

«Я молю русских людей о прощении,» - сказал он. «В нашей стране много хороших людей, которые заслужили иметь детей, а в России много детей, которым нужны родители. Пожалуйста, не наказывайте никого за мою ошибку.»

Харрисон – католик. Через несколько недель после смерти Чейза он вернулся в местную церковь, где священник и прихожане по большей части оставили его горевать в одиночестве. Но после очередной службы священник подошёл к нему, обнял и прошептал на ухо: «Если вам что-то нужно, я здесь.»

Церковь Майлза названа в честь Святого Франциска Сальского и находится в Пёрселлвилле, штат Вирджиния. Священника звали Отец Майкл Келли. В ночь на Новый Год, когда Отец Майкл остановился на незащищённой от ветра улице после сильного дождя, чтобы подвинуть упавшее на дорогу дерево, он был убит другим падающим деревом.

Харрисон не знает, как интерпретировать это событие; в его жизни в последнее время разваливается всё, кроме, к его изумлению, его брака.

Детская комната Чейза в доме Кэрол и Майлза Харрисона остаётся нетронутой. Вокруг много фотографий ребёнка. «Иногда мы смотрим вместе на его фотографии,» - говорит Харрисон, - «и я вижу, что она плачет. Она старается, чтобы я этого не заметил, но я вижу, и испытываю такую боль, такое чувство вины...»

Харрисон знает, что им вряд ли разрешат усыновить другого ребёнка.

Он наклоняется вперёд и его голос вновь срывается на всхлипывающий фальцет, как тогда, в суде, в худший момент его стыда.

«Я лишил её материнства.»

Посетители Старбакса поворачивают головы.

«Она была бы лучшей матерью на свете.»

***

В первый раз кто-то берёт трубку, но ничего не говорит. На заднем плане слишком громко гудит телевизор.Через какое-то время раздаётся щелчок – повесили трубку. Через несколько дней он отвечает на звонок, но не приглушает телевизор. Перезвоните попозже, говорит. И только на третий раз соглашается говорить.

Вы в порядке?

«Я даже не знаю. Как-то живу, день за днём.»

У Эндрю Калпеппера безжизненно-монотонный голос, будто он находится в трансе. Он говорит короткими, обрывистыми предложениями. Это тот самый электрик отдела санитарии из города Портсмута, которому повезло. Ему, в отличие от Майлза Харрисона, не предъявили официальных обвинений. У него не возникло никаких проблем с законом.

Вы сейчас один?

«Ага.»

Она от вас ушла?

«Ага. Она страдает и вообще. Справляется с этим как умеет, я думаю.»

Вы благодарны за то, что вас не привлекли к суду?

Молчание.

Эндрю?

«Разве что из-за родителей. Мне всё равно, что сделают со мной. Ничего такого, что я сам с собой не делаю – каждый день.»

Вы уверены, что вы в порядке?

«Я стараюсь об этом не думать. Когда я об этом думаю, я становлюсь...»

Каким?

Он очень долго молчит.

«Ну вот как сейчас.»

***

Следуя своему плану по упрощению собственной жизни, Лин Балфур уволилась с работы. Скоро всё станет немного сложнее: она вновь беременна. То искусственное оплодотворение в октябре было успешным. Ребёнок должен родиться в июле.

Адвокаты Балфур подали в суд петицию о закрытии её дела и изъятии всех документов из общественного доступа. Когда подсудимого оправдывают, такие петиции обычно не встречают сопротивления – все понимают, что официально невиновный человек имеет право начать жизнь с юридически-чистого листа. Но в данном случае прокурор штата Дэйв Чапман не только возражал против подобной меры, но, что довольно необычно, лично полез в эту сравнительно мелкую юридическую битву.

На ступеньках здания суда Чапман объяснил журналистам: «Да, мы редко выступаем против 'очистки' личного дела. Но в данном случае мы поступаем именно так, потому что эти документы - единственное официальное упоминание о причине смерти абсолютно беззащитного, беспомощного ребёнка.»

Потратив пол дня на прослушивание точек зрения обеих сторон, судья согласился с прокурором, заявив, что Балфур не смогла доказать, что свободный доступ населения к её делу является «очевидным отказом в правосудии».

После этого Балфур спокойно отвечала на вопросы журналистов – как всегда. Она говорила толково, бесстрастно, неизвиняющимся голосом. Она подаст на аппеляцию. Она будет продолжать выступать перед публикой и образовывать людей, объясняя опасность оставления детей одних в машинах. И, как всегда, её голос звучал слегка холодно.

Джаретт Балфур вернулся, наконец, домой после 18-ти месяцев в Ираке, где он анализировал изъятую у бунтовщиков взрывчатку, чтобы определить, с помощью каких технологий и где она изготавливалась. Он два раза продлевал срок своей службы в Ираке, потому что счета от адвокатов продолжали расти. Джаретту 30 лет. Это высокий, стройный и поразительно красивый мужчина с рыжеватыми, зачёсанными назад волосами. Он похож на человека, идущего против сильного ветра.

Сначала, когда он только приехал, рассказывает Джаретт, всё было как-то неловко, и их отношения периодически давали сбои. Он мог сказать что-то совершенно невинное про нечто, связанное с Брэйденом, а Лин принимала это слишком близко к сердцу и реагировала так, будто он сомневался в её материнских качествах. Сейчас отношения улучшаются.

Брэйдену девять с половиной месяцев – ровно столько, сколько было Брайсу, когда он погиб. Лин снова страдает от ночных кошмаров.

Прямо перед той трагедией ей приснилось два страшных сна, которые сегодня кажутся предзнаменованиями. В одном из них она случайно утопила Брайса; в другом он умер в огне. Балфур верит, что эти сны были посланы ей Богом, чтобы приготовить к тому, что должно было произойти.

Недавно ей приснилось, что она упустила коляску Брэйдена, и та выкатилась на забитую машинами улицу. Нет, она не считает, что это тоже самое, повторение тех событий.

«Я бы второй раз этого не вынес,» - тихо говорит Джаретт.

Да, некоторая напряжённость в их отношениях присутствует. Но они над этим работают. Оба говорят, что уверены в том, что их брак выдержит.

После того, как Джаретт уходит на работу, Лин рассказывает, насколько присутствие Брэйдена помогло им выстоять. Она считает свою семью счастливой, поскольку они могут завести других детей.

«Вы можете себе представить, что такое потерять единственного ребёнка и не иметь никакой надежды завести других? Вы можете себе представить такую безысходность?»

Поэтому, говорит Лин, она приняла решение. Она всё проверила, и это будет легально. Никакое официальное лицо не сможет её остановить, потому что это подпадёт под категорию частных усыновлений. Ей понадобятся донор спермы и донор яйцеклетки - она не хочет использовать свои яйцеклетки, это было бы уж слишком лично.

Что она, собственно, пытается сказать?

Майлз и Карол Харрисон заслужили ещё одного ребёнка, медленно объясняет Балфур. Они будут замечательными родителями.

Эта женщина либо нравится вам, либо нет, причём сразу. Она резковатая, волевая и, в зависимости от вашей точки зрения, освежающе открыта или грубовато прямолинейна. Прежде всего, она решительна.

Балфур говорит, что всё уже решила. Если Майлзу и Кэрол Харрис не дадут усыновить другого малыша, если они исчерпают все свои ресурсы и по-прежнему будут бездетны, то она предложит им выносить ребёнка, в качестве подарка.


Датчики на детские сиденья продаются здесь: http://www.babyalert.info/
и здесь: http://www.carseatmonitor.com/

Статистика смертей детей от гипертермии в США: http://ggweather.com/heat/
Total number of U.S. hyperthermia deaths of children left in cars, 2012: 29
Total number of U.S. hyperthermia deaths of children left in cars, 2011: 33
Total number of U.S. hyperthermia deaths of children left in cars, 1998-present: 556
Average number of U.S. child hyperthermia fatalities per year since 1998: 38

Все посты переводчика с комментариями:
http://azbukivedi.livejournal.com/199190.html
http://azbukivedi.livejournal.com/199548.html
http://azbukivedi.livejournal.com/199834.html
http://azbukivedi.livejournal.com/199997.html
http://azbukivedi.livejournal.com/200249.html
http://azbukivedi.livejournal.com/200491.html

Мобильная версия сайта: m.sarov.net | | Переключиться на полную

Обратная связь ©2000-2024 Саров.Net: Саровские новости. [18+] При использовании материалов ссылка обязательна. По всем вопросам обращайтесь на