Форумы: Политика 
Падонки и дегенераты как последний пропагандонский оплот Пуссина
Владимир Викторов - 14 июн’13, 23:25 [правка: 14 июн’13, 23:26]http://www.colta.ru/docs/25070
Александр Шмелев: «И Сурков, и я в доносах и посадках отчасти виноваты»
АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ поговорил с бывшим главным редактором «Взгляда.ру» о том, чем была сурковская пропаганда — и что пришло ей на смену
Помимо контроля за ТВ Кремль в нулевые годы увлекался созданием специальных идеологических проектов. Они должны были правильно обсуждать официальную «повестку дня» и выстраивать критику врагов режима. В этом довольно широком контуре действовали проекты Г. Павловского («Кремль.org», «Русский журнал», издательство «Европа» и др.), К. Рыкова («Взгляд.ру», Russia.ru), В. Горшенина («Политонлайн», «Правда.ру»), к ним примыкали сайты Общественной палаты, кремлевских молодежных движений («Молодая гвардия», «Наши» и др.). Одни были более интеллектуальными, другие — гопническими, но все они создавались как противовес уже существующим СМИ. Так создавали РСН — в расчете бороться за аудиторию «Эха Москвы», так позже Габрелянов взял «Известия», чтобы сделать, как он заявлял, «деловую газету», т.е. аналог «Ведомостей» или «РБК Daily». Главная особенность этих проектов — они «одноразовы». Тогда они создавались «под Суркова». Теперь — под Володина. У Володина, как говорят, другой, нежели у Суркова, подход. Он не хочет плодить много маленьких идеологических «нанороботов», а собирается создать две-три большие контентные машины. Одна из них — ИТАР—ТАСС. Несколько дней назад Дмитрий Бадовский заявил, что будут и две другие — кремлевское издательство и «деловая газета» формата «Коммерсанта». Квалифицированных кадров у Кремля для этого слишком мало. Перед Бадовским стоит непростая задача. Участвовать в обслуживании Народного фронта в условиях глубокого раскола в обществе, при том что Следственный комитет прямо участвует в политике в качестве путинского инструмента для конструирования «врагов государства», — это гораздо более мрачная миссия для журналиста, чем участие в постмодернистской игре сурковских медиа. Мы решили в эти дни поговорить с бывшим главным редактором «Взгляда.ру» (2006—2008) Александром Шмелевым.
Александр Шмелев: «И Сурков, и я в доносах и посадках отчасти виноваты»
Александр Морозов: Начнем вот с такого вопроса. Теперь Сурков в отставке. Его нет. И, вероятно, теперь есть основания заново посмотреть на то, что называлось «сурковщиной» или «сурковской пропагандой». А ты это видел изнутри в 2006—2008 гг., будучи главредом «Взгляда». Что это было?
Александр Шмелев: Прежде всего, хотел бы заметить, что сфера полномочий Суркова не ограничивалась одной пропагандой. Он отвечал и за партии, и за Думу, и за Общественную палату, и — не полностью, но в большой степени — за назначения губернаторов. В общем, практически за всю «внутреннюю политику». (Я, скажем, первый раз столкнулся с «сурковщиной», как ты выражаешься, еще до прихода во «Взгляд», при попытке создания партии «Новые правые».)
И, на мой взгляд, отличительной особенностью его стиля в управлении всеми этими сферами было представление о том, что на общественно-политической сцене выступают только марионетки. В то время как реальное управление процессами остается (и должно оставаться) в руках у стоящих за кулисами кукловодов. Это вполне открыто декларировалось в кулуарах как универсальный принцип современного мира. Мол, что ты думаешь, в Америке выборы — не спектакль для публики? Не будь наивным, так везде в мире! Политика уже давно превратилась в шоу-бизнес, где основная роль у продюсеров. И так далее, и тому подобное. В общем, такая пелевинщина. Достаточно почитать Натана Дубовицкого — там прямым текстом излагаются эти представления.
Если же говорить конкретно о СМИ, то не знаю, где как, но в мое время во «Взгляде» «сурковская пропаганда» строилась на двух главных принципах:
1) Мы отталкиваемся от реальных фактов и не можем ни выдумывать события, которых не было, ни умалчивать о каких-то важных новостях.
2) Однако мы не беспристрастны. Мы открыто поддерживаем действующую власть и смотрим на каждую новость через эту призму: ищем аргументы «за» каждое из действий или решений власти и способы «замочить» тех, кто ее критикует.
Эти принципы декларировались вполне публично. При собеседовании я обязательно уточнял политические взгляды журналиста и предупреждал, что если он оппозиционно настроен, ему лучше поискать другое место работы, чтобы не приходилось наступать на горло собственной песне. Другое дело, что некоторые отвечали «это нас не смущает», спокойно выражая готовность работать на чуждую пропаганду. Меня это всегда удивляло, но все люди разные...
В редакции газеты «Взгляд», 2008
При этом опять-таки мне казалось, что так везде. И в каком-нибудь The New Times, к примеру, нечего делать журналисту, поддерживающему власть, так как там востребован только критический взгляд на события. И т.п. Причем все это немножечко не всерьез. Такие «казаки-разбойники»: выбирай, чья сторона тебе ближе, и включайся. Чтобы в перерывах между раундами встречаться в барах и спокойно обсуждать: «классно мы тебя мочканули», «ну, и мы неплохо ответили» и т.д.
Такие ощущения были, по крайней мере, до 2008—2009 гг. Потом я от этой системы отошел, наверное, что-то поменялось в последние годы.
Морозов: А как вообще это произошло — попадание в эту систему? Вроде бы начинал ты где-то в кругу «Открытой России», СПС и т.п. Вы с братом и, как помню, с Юрием Гиренко создавали партию «Новые правые», вполне либеральную по направлению. Почему одни, как Чадаев, попали к Павловскому, другие — как вы — к Рыкову? Как вообще аргументировался этот переход? Я помню, что в этой среде было прямо какое-то воодушевление: да, мол, мы — «псы режима», «пропагандисты» и проч.
Шмелев: Не уверен, что здесь можно говорить про какой-то единый путь, но мы с братом (и, например, упомянутый тобой Юра Гиренко) действительно вышли из либеральной «тусовки» и в 1999—2001 гг. действительно были активистами СПС. Однако к моменту создания «Новых правых» мы уже довольно сильно сдвинулись в консервативно-националистическую сторону. Собственно, сама идея «новой правой» партии для нас состояла в том, что в России «правыми» ошибочно считают экономических либералов и «западников», в то время как во всем мире «правые» — это, прежде всего, сторонники традиционных ценностей, борцы с абортами и однополыми браками, противники нелегальной миграции, внешнеполитические «ястребы» и т.д. Поэтому, мол, в российской политике так силен левый уклон (это было в декабре 2003 года, сразу после того, как СПС и «Яблоко» не прошли в Думу), и пора приводить наш партийно-политический ландшафт в соответствие с общепринятым.
Судя по всему, эта идея вошла в резонанс с тогдашними настроениями Администрации президента, поэтому достаточно быстро на нас начали выходить важные околокремлевские «шишки», в доверительных беседах рассказывающие, насколько им близка наша программа и какое у нас большое будущее. Главное, что они хотели выяснить, — это готовы ли мы поддерживать президента Путина и до какого предела. Долгое время мы пытались уйти от ответа: в нашей программе прямым текстом было написано, что мы не можем поддерживать или не поддерживать президента в целом, но лишь те его действия и решения, которые мы считаем правильными. Однако в конце концов нам все-таки пришлось сформулировать пределы этой поддержки. Главным было то, что Путин не идет на третий срок, а по истечении своих полномочий оставляет кресло новому человеку. (Этот пункт вписывал я сам, поэтому, вероятно, так хорошо его и запомнил. И, по крайней мере, в личном качестве «за базар ответил», перестав поддерживать Путина ровно в тот момент, когда понял, что в реальности он никуда не ушел, а Медведев — лишь местоблюститель.)
Впрочем, несмотря на все устные одобрения «сверху», в регистрации «Новым правым» отказали. Какое-то время мы пытались судиться, но, естественно, без толку. Далее был недолгий период, когда мы пытались наладить сотрудничество с партией «Свободная Россия» братьев Рявкиных (прославившихся осенью 2011-го во время исключения Прохорова из «Правого дела») и даже баллотировались по их спискам в Московскую городскую думу. Но реального сотрудничества не получилось: у Администрации президента были свои виды на то, для чего нужна эта партия, ну и Рявкины в какой-то момент взревновали, сделав все, чтобы от нас избавиться. После чего перед большинством наших лидеров в полную силу встал вопрос: что делать дальше? Ясно было, что партийная жизнь и вообще публичная политика на какое-то время в стране полностью заморожены. Следовательно, надо либо провести сколько-то лет в «подполье», либо разбегаться в разные стороны, пытаясь находить свое место в общественно-политической жизни страны в индивидуальном качестве. Сейчас я думаю, что надо было выбирать первый вариант — если бы все пошло хорошо, за эти годы мы могли бы отстроить структуру, объединяющую всех «либерально-националистических» политиков, от Навального и Милова до Крылова с Тором, благо мы были первыми, кто предложил такую идеологию. Но задним умом все крепки. А тогда мы были ждать не готовы и пошли по второму пути.
В результате кто-то из наших лидеров вообще ушел из политики, как, например, мой брат, ныне являющийся проректором ПСТГУ. Кто-то начал работать на Кремль, как мы с Чадаевым или, например, лидер нашего ставропольского отделения Оля Тимофеева, в настоящий момент являющаяся одним из публичных лиц ОНФ. (Чадаев, впрочем, пошел к Павловскому еще до окончательного краха «Новых правых»: он раньше прочих обзавелся семьей, и ему нужны были деньги, а партия никаких доходов не приносила, одни расходы.) Кто-то примкнул к одной из существующих оппозиционных структур или начал выстраивать индивидуальную оппозиционную карьеру — как, скажем, Сережа Андреев из Тольятти, в прошлом году избранный мэром этого города (на данный момент он, пожалуй, достиг наибольшего успеха из всех «Новых правых» образца 2004—2005 гг.). Кто-то двинулся в сторону НКО — например, наши костромские лидеры Коля Сорокин и Максим Зворыгин, недавно признанные «иностранными агентами». И т.д.
Лично я, пожалуй, ни разу не называл себя «цепным псом режима» или как-нибудь в таком роде — если я не путаю, так о себе писал то ли Максим Кононенко, то ли Олег Кашин, — но в целом понимаю, о чем ты говоришь. Пожалуй, это был некоторый внутренний протест пополам с самоиронией. Примерно из того же разряда, что и распространившееся в те же годы самоопределение «пАдонки» (я сам несколько лет просидел в системе интернет-форумов, где самые уважаемые пользователи получали звание «дегенераты», чуть менее уважаемые — просто «пАдонки» и т.д.). Дескать, да, мы такие — подонки, дегенераты, пропагандисты, цепные псы, «наркоманы, нацисты, шпана»! Для молодежных субкультур это вообще характерно — слово punk, к примеру, тоже ведь изначально значит «дрянной», «отброс». А большинству из нас в то время было существенно меньше 30. В общем, думаю, что никаких серьезных концепций за этим самоопределением не стояло.
Морозов: А при каких обстоятельствах ты оказался главредом «Взгляда»? И что представлял собой в тот период (2006—2008) центр Рыкова? Это была попытка вырастить новое поколение молодых путинистов-экспертов? Или это просто «бизнес на антилиберализме»? В тот период, я помню, считалось, что Рыков — это не только «Взгляд.ру» и Russia.ru, но и кураторство над политическим «коммерческим блогингом», война в сетях. Или за войну в сетях отвечал кто-то другой? Вообще — какой была редакционная атмосфера «Взгляда» в то время?
Шмелев: С Рыковым нас познакомил Марат Гельман, если не путаю, в 2004 году. Ему казалось, что Костя может заинтересоваться идеями «Новых правых», и вообще, мол, мы с ним должны найти друг друга. В итоге к «Новым правым» Рыков примыкать не стал, однако с тех пор мы начали периодически встречаться, разговаривать о том о сем, обсуждать какие-то совместные проекты, иногда выпивать... Мы практически ровесники, оба любим группу «Х... забей», оба болеем за «Спартак», оба в школьном возрасте провели некоторое время в Штатах, оба любим хорошее виски... в общем, мы довольно быстро нашли общий язык и довольно долго находились в таких легких, приятельских отношениях. В рамках одной из таких дружеских встреч, весной 2007-го, Костя и предложил мне возглавить «Взгляд». Как раз тогда решался вопрос о том, получит ли он проходное место в списке «Единой России», и ему было важно, чтобы его основное СМИ занимало «правильную» политическую позицию. А поскольку у меня тогда были крайне пропутинские взгляды, я без особых колебаний согласился.
© Первый каналО событиях в Абхазии для Первого канала, 2008О событиях в Абхазии для Первого канала, 2008
В холдинге Рыкова «Взгляд» всегда существовал более-менее отдельно от прочих проектов, поэтому мне трудно говорить про холдинг в целом, и я не могу уверенно ответить про «войну в сетях» или «коммерческий блогинг». Однако подозреваю, что дыма без огня не бывает. По крайней мере, сам Костя в то время позиционировался как один из «хозяев интернета», человек, который отвечает за политику Кремля в этом сегменте. Ну, и некоторые люди, ассоциирующиеся со становлением «коммерческого блогинга», — такие, как, скажем, Самсон Шоладеми, регулярно приходили в наше здание как на работу. Однако чем именно они занимались, я не знаю. Ну, а противопоставление «попытки вырастить новое поколение молодых путинистов-экспертов» и «бизнеса на антилиберализме» мне вообще кажется ложным. По-моему, это было и то, и то. Т.е., конечно, стремление вырастить новое поколение медийных звезд было поставлено во главу угла — в конце концов, даже сам холдинг Рыкова назывался New Media Stars. Причем звезд не только в области политики, но и во всех других сферах — писателей, музыкантов, спортсменов, «тусовщиков» и т.п. (к моменту моего прихода в холдинг, к примеру, Костя заканчивал раскрутку писателя Минаева, а уже при мне были Багиров и Глуховский). Однако эта попытка рассматривалась именно как бизнес. Звезды должны приносить продюсеру доход, иначе зачем же они нужны?
Если же говорить именно про редакционную атмосферу «Взгляда», то, на мой взгляд, в первое время она была достаточно творческой. Мы активно привлекали к работе молодых людей, еще не сделавших себе имя в журналистике, однако любящих и умеющих хорошо писать. В первую очередь — талантливых блогеров. И для них, как мне кажется, это был некоторый вызов — способны ли они писать не «когда захочется» и «о чем захочется», а по заданию и по расписанию. Многие из них, кстати, до сих пор остаются в журналистике и публицистике, и я с удовольствием слежу за развитием их карьер. Именно это я сейчас и воспринимаю как главный позитивный результат своего главредства. А вовсе не то, что мне казалось важным тогда, — например, звание самого посещаемого СМИ по рейтингам Рамблера или тем более «отвоевывание интернета у оппозиции».
После избирательной кампании 2007—2008 гг. атмосфера в редакции, конечно, сильно ухудшилась. Именно мы тогда оказались на передовой этой кампании, и именно через нас проходили самые жесткие пропагандистские материалы, вследствие чего само слово «Взгляд» стало нарицательным в блогах и соцсетях. Что, конечно, не могло не сказываться на психике работавших у нас сотрудников.
Ну а после того, как Путин объявил, что идет в премьеры, я и сам сильно потерял драйв — вся моя поддержка режима, повторюсь, базировалась на том, что по истечении своего срока Путин уступает место новому человеку (сейчас смешно вспоминать, но тогда я искренне верил или, по крайней мере, старался заставить себя поверить, что все надувание образа «национального лидера» нужно лишь для того, чтобы убедить его без опаски отправляться на пенсию). Слегка оживился я лишь во время грузинской войны — танки на помощь российским гражданам, проживающим в Южной Осетии, идеально вписывались в идеологию «Новых правых», и как-то это тогда меня воодушевило. Однако ненадолго. Буквально через три месяца во время своего послания Федеральному собранию Медведев предложил увеличить срок президентства начиная со следующей каденции, сказав при этом что-то типа «некрасиво было бы увеличивать срок себе самому». Как сейчас помню: именно тогда я впервые всерьез подумал о том, что Путин, похоже, действительно собирается возвращаться (до этого момента я все же пытался воспринимать его премьерство как временное, на переходный период). После чего решил подать ему пример, написав заявление об уходе и передав все полномочия своему первому заму Леше Шаравскому. По-настоящему, без местоблюстительства.
Морозов: Так вот теперь что произошло? «Машина Суркова» перешла в руки Володина? И теперь технологии давления, компрометирования и троллинга используются уже не в виде «пелевинских» забав на маргинальных сайтах типа «Политонлайн.ру»… А уже при поддержке Следственного комитета? С конкретными доносами, посадками… Это я вот к чему: возможно, Сурков и его люди сами про себя думали, что они медленно строят «демократию», обеспечивают переход от Путина — через Медведева — к чему-то новому. Но на самом деле они просто подготовили хороший инструментарий для Следкома. Нет?
Шмелев: Если я правильно понимаю, Володин этой «машиной» не особо пользуется. Финансирование практически всех сурковских проектов либо уже свернуто, либо постепенно сворачивается. Большая часть сурковских кадров из «системы» вычищена, а те, кто остался, присягают на верность новому хозяину и пытаются встроиться в его «машину». Да и инструментарий, пожалуй, у Володина несколько другой — ориентированный в основном не на создание собственного контента, а на заглушку чужого. (Хотя некоторые реликты прошлого все же встречаются: например, разнообразные «Анатомии протеста» легко можно представить себе в сурковские времена.) Про Следственный комитет и говорить нечего — их инструментарий создавали еще Дзержинский, Вышинский и Берия, вклад Суркова тут минимален.
Тем не менее и Сурков, и все, кто работал в его системе (в том числе, к сожалению, и я сам), в той или иной степени в нынешних доносах и посадках, конечно, виноваты. Равно как и во многих других неприятных моментах сегодняшнего дня. Другое дело, что это относится не только к Суркову. Но и, например, к команде Волошина, обеспечившей первоначальное восхождение Путина и концентрацию максимальной власти в его руках. И к команде Чубайса, похоронившей свободные выборы в 1996-м. И к тем советникам Ельцина, которые рекомендовали ему силой решить конфликт с Верховным советом. И т.д. Но, безусловно, Сурков и «сурковские» ответственны в наибольшей степени. В конце концов, они (или мы — не знаю, какое слово выбрать, ни то, ни другое не точно) были последними по хронологии. И от «сурковской системы» до «володинско-бастрыкинской», как мы уже убедились, оставался только один шаг.
0Александр Шмелев: «И Сурков, и я в доносах и посадках отчасти виноваты»
АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ поговорил с бывшим главным редактором «Взгляда.ру» о том, чем была сурковская пропаганда — и что пришло ей на смену
Помимо контроля за ТВ Кремль в нулевые годы увлекался созданием специальных идеологических проектов. Они должны были правильно обсуждать официальную «повестку дня» и выстраивать критику врагов режима. В этом довольно широком контуре действовали проекты Г. Павловского («Кремль.org», «Русский журнал», издательство «Европа» и др.), К. Рыкова («Взгляд.ру», Russia.ru), В. Горшенина («Политонлайн», «Правда.ру»), к ним примыкали сайты Общественной палаты, кремлевских молодежных движений («Молодая гвардия», «Наши» и др.). Одни были более интеллектуальными, другие — гопническими, но все они создавались как противовес уже существующим СМИ. Так создавали РСН — в расчете бороться за аудиторию «Эха Москвы», так позже Габрелянов взял «Известия», чтобы сделать, как он заявлял, «деловую газету», т.е. аналог «Ведомостей» или «РБК Daily». Главная особенность этих проектов — они «одноразовы». Тогда они создавались «под Суркова». Теперь — под Володина. У Володина, как говорят, другой, нежели у Суркова, подход. Он не хочет плодить много маленьких идеологических «нанороботов», а собирается создать две-три большие контентные машины. Одна из них — ИТАР—ТАСС. Несколько дней назад Дмитрий Бадовский заявил, что будут и две другие — кремлевское издательство и «деловая газета» формата «Коммерсанта». Квалифицированных кадров у Кремля для этого слишком мало. Перед Бадовским стоит непростая задача. Участвовать в обслуживании Народного фронта в условиях глубокого раскола в обществе, при том что Следственный комитет прямо участвует в политике в качестве путинского инструмента для конструирования «врагов государства», — это гораздо более мрачная миссия для журналиста, чем участие в постмодернистской игре сурковских медиа. Мы решили в эти дни поговорить с бывшим главным редактором «Взгляда.ру» (2006—2008) Александром Шмелевым.
Александр Шмелев: «И Сурков, и я в доносах и посадках отчасти виноваты»
Александр Морозов: Начнем вот с такого вопроса. Теперь Сурков в отставке. Его нет. И, вероятно, теперь есть основания заново посмотреть на то, что называлось «сурковщиной» или «сурковской пропагандой». А ты это видел изнутри в 2006—2008 гг., будучи главредом «Взгляда». Что это было?
Александр Шмелев: Прежде всего, хотел бы заметить, что сфера полномочий Суркова не ограничивалась одной пропагандой. Он отвечал и за партии, и за Думу, и за Общественную палату, и — не полностью, но в большой степени — за назначения губернаторов. В общем, практически за всю «внутреннюю политику». (Я, скажем, первый раз столкнулся с «сурковщиной», как ты выражаешься, еще до прихода во «Взгляд», при попытке создания партии «Новые правые».)
И, на мой взгляд, отличительной особенностью его стиля в управлении всеми этими сферами было представление о том, что на общественно-политической сцене выступают только марионетки. В то время как реальное управление процессами остается (и должно оставаться) в руках у стоящих за кулисами кукловодов. Это вполне открыто декларировалось в кулуарах как универсальный принцип современного мира. Мол, что ты думаешь, в Америке выборы — не спектакль для публики? Не будь наивным, так везде в мире! Политика уже давно превратилась в шоу-бизнес, где основная роль у продюсеров. И так далее, и тому подобное. В общем, такая пелевинщина. Достаточно почитать Натана Дубовицкого — там прямым текстом излагаются эти представления.
Если же говорить конкретно о СМИ, то не знаю, где как, но в мое время во «Взгляде» «сурковская пропаганда» строилась на двух главных принципах:
1) Мы отталкиваемся от реальных фактов и не можем ни выдумывать события, которых не было, ни умалчивать о каких-то важных новостях.
2) Однако мы не беспристрастны. Мы открыто поддерживаем действующую власть и смотрим на каждую новость через эту призму: ищем аргументы «за» каждое из действий или решений власти и способы «замочить» тех, кто ее критикует.
Эти принципы декларировались вполне публично. При собеседовании я обязательно уточнял политические взгляды журналиста и предупреждал, что если он оппозиционно настроен, ему лучше поискать другое место работы, чтобы не приходилось наступать на горло собственной песне. Другое дело, что некоторые отвечали «это нас не смущает», спокойно выражая готовность работать на чуждую пропаганду. Меня это всегда удивляло, но все люди разные...
В редакции газеты «Взгляд», 2008
При этом опять-таки мне казалось, что так везде. И в каком-нибудь The New Times, к примеру, нечего делать журналисту, поддерживающему власть, так как там востребован только критический взгляд на события. И т.п. Причем все это немножечко не всерьез. Такие «казаки-разбойники»: выбирай, чья сторона тебе ближе, и включайся. Чтобы в перерывах между раундами встречаться в барах и спокойно обсуждать: «классно мы тебя мочканули», «ну, и мы неплохо ответили» и т.д.
Такие ощущения были, по крайней мере, до 2008—2009 гг. Потом я от этой системы отошел, наверное, что-то поменялось в последние годы.
Морозов: А как вообще это произошло — попадание в эту систему? Вроде бы начинал ты где-то в кругу «Открытой России», СПС и т.п. Вы с братом и, как помню, с Юрием Гиренко создавали партию «Новые правые», вполне либеральную по направлению. Почему одни, как Чадаев, попали к Павловскому, другие — как вы — к Рыкову? Как вообще аргументировался этот переход? Я помню, что в этой среде было прямо какое-то воодушевление: да, мол, мы — «псы режима», «пропагандисты» и проч.
Шмелев: Не уверен, что здесь можно говорить про какой-то единый путь, но мы с братом (и, например, упомянутый тобой Юра Гиренко) действительно вышли из либеральной «тусовки» и в 1999—2001 гг. действительно были активистами СПС. Однако к моменту создания «Новых правых» мы уже довольно сильно сдвинулись в консервативно-националистическую сторону. Собственно, сама идея «новой правой» партии для нас состояла в том, что в России «правыми» ошибочно считают экономических либералов и «западников», в то время как во всем мире «правые» — это, прежде всего, сторонники традиционных ценностей, борцы с абортами и однополыми браками, противники нелегальной миграции, внешнеполитические «ястребы» и т.д. Поэтому, мол, в российской политике так силен левый уклон (это было в декабре 2003 года, сразу после того, как СПС и «Яблоко» не прошли в Думу), и пора приводить наш партийно-политический ландшафт в соответствие с общепринятым.
Судя по всему, эта идея вошла в резонанс с тогдашними настроениями Администрации президента, поэтому достаточно быстро на нас начали выходить важные околокремлевские «шишки», в доверительных беседах рассказывающие, насколько им близка наша программа и какое у нас большое будущее. Главное, что они хотели выяснить, — это готовы ли мы поддерживать президента Путина и до какого предела. Долгое время мы пытались уйти от ответа: в нашей программе прямым текстом было написано, что мы не можем поддерживать или не поддерживать президента в целом, но лишь те его действия и решения, которые мы считаем правильными. Однако в конце концов нам все-таки пришлось сформулировать пределы этой поддержки. Главным было то, что Путин не идет на третий срок, а по истечении своих полномочий оставляет кресло новому человеку. (Этот пункт вписывал я сам, поэтому, вероятно, так хорошо его и запомнил. И, по крайней мере, в личном качестве «за базар ответил», перестав поддерживать Путина ровно в тот момент, когда понял, что в реальности он никуда не ушел, а Медведев — лишь местоблюститель.)
Впрочем, несмотря на все устные одобрения «сверху», в регистрации «Новым правым» отказали. Какое-то время мы пытались судиться, но, естественно, без толку. Далее был недолгий период, когда мы пытались наладить сотрудничество с партией «Свободная Россия» братьев Рявкиных (прославившихся осенью 2011-го во время исключения Прохорова из «Правого дела») и даже баллотировались по их спискам в Московскую городскую думу. Но реального сотрудничества не получилось: у Администрации президента были свои виды на то, для чего нужна эта партия, ну и Рявкины в какой-то момент взревновали, сделав все, чтобы от нас избавиться. После чего перед большинством наших лидеров в полную силу встал вопрос: что делать дальше? Ясно было, что партийная жизнь и вообще публичная политика на какое-то время в стране полностью заморожены. Следовательно, надо либо провести сколько-то лет в «подполье», либо разбегаться в разные стороны, пытаясь находить свое место в общественно-политической жизни страны в индивидуальном качестве. Сейчас я думаю, что надо было выбирать первый вариант — если бы все пошло хорошо, за эти годы мы могли бы отстроить структуру, объединяющую всех «либерально-националистических» политиков, от Навального и Милова до Крылова с Тором, благо мы были первыми, кто предложил такую идеологию. Но задним умом все крепки. А тогда мы были ждать не готовы и пошли по второму пути.
В результате кто-то из наших лидеров вообще ушел из политики, как, например, мой брат, ныне являющийся проректором ПСТГУ. Кто-то начал работать на Кремль, как мы с Чадаевым или, например, лидер нашего ставропольского отделения Оля Тимофеева, в настоящий момент являющаяся одним из публичных лиц ОНФ. (Чадаев, впрочем, пошел к Павловскому еще до окончательного краха «Новых правых»: он раньше прочих обзавелся семьей, и ему нужны были деньги, а партия никаких доходов не приносила, одни расходы.) Кто-то примкнул к одной из существующих оппозиционных структур или начал выстраивать индивидуальную оппозиционную карьеру — как, скажем, Сережа Андреев из Тольятти, в прошлом году избранный мэром этого города (на данный момент он, пожалуй, достиг наибольшего успеха из всех «Новых правых» образца 2004—2005 гг.). Кто-то двинулся в сторону НКО — например, наши костромские лидеры Коля Сорокин и Максим Зворыгин, недавно признанные «иностранными агентами». И т.д.
Лично я, пожалуй, ни разу не называл себя «цепным псом режима» или как-нибудь в таком роде — если я не путаю, так о себе писал то ли Максим Кононенко, то ли Олег Кашин, — но в целом понимаю, о чем ты говоришь. Пожалуй, это был некоторый внутренний протест пополам с самоиронией. Примерно из того же разряда, что и распространившееся в те же годы самоопределение «пАдонки» (я сам несколько лет просидел в системе интернет-форумов, где самые уважаемые пользователи получали звание «дегенераты», чуть менее уважаемые — просто «пАдонки» и т.д.). Дескать, да, мы такие — подонки, дегенераты, пропагандисты, цепные псы, «наркоманы, нацисты, шпана»! Для молодежных субкультур это вообще характерно — слово punk, к примеру, тоже ведь изначально значит «дрянной», «отброс». А большинству из нас в то время было существенно меньше 30. В общем, думаю, что никаких серьезных концепций за этим самоопределением не стояло.
Морозов: А при каких обстоятельствах ты оказался главредом «Взгляда»? И что представлял собой в тот период (2006—2008) центр Рыкова? Это была попытка вырастить новое поколение молодых путинистов-экспертов? Или это просто «бизнес на антилиберализме»? В тот период, я помню, считалось, что Рыков — это не только «Взгляд.ру» и Russia.ru, но и кураторство над политическим «коммерческим блогингом», война в сетях. Или за войну в сетях отвечал кто-то другой? Вообще — какой была редакционная атмосфера «Взгляда» в то время?
Шмелев: С Рыковым нас познакомил Марат Гельман, если не путаю, в 2004 году. Ему казалось, что Костя может заинтересоваться идеями «Новых правых», и вообще, мол, мы с ним должны найти друг друга. В итоге к «Новым правым» Рыков примыкать не стал, однако с тех пор мы начали периодически встречаться, разговаривать о том о сем, обсуждать какие-то совместные проекты, иногда выпивать... Мы практически ровесники, оба любим группу «Х... забей», оба болеем за «Спартак», оба в школьном возрасте провели некоторое время в Штатах, оба любим хорошее виски... в общем, мы довольно быстро нашли общий язык и довольно долго находились в таких легких, приятельских отношениях. В рамках одной из таких дружеских встреч, весной 2007-го, Костя и предложил мне возглавить «Взгляд». Как раз тогда решался вопрос о том, получит ли он проходное место в списке «Единой России», и ему было важно, чтобы его основное СМИ занимало «правильную» политическую позицию. А поскольку у меня тогда были крайне пропутинские взгляды, я без особых колебаний согласился.
© Первый каналО событиях в Абхазии для Первого канала, 2008О событиях в Абхазии для Первого канала, 2008
В холдинге Рыкова «Взгляд» всегда существовал более-менее отдельно от прочих проектов, поэтому мне трудно говорить про холдинг в целом, и я не могу уверенно ответить про «войну в сетях» или «коммерческий блогинг». Однако подозреваю, что дыма без огня не бывает. По крайней мере, сам Костя в то время позиционировался как один из «хозяев интернета», человек, который отвечает за политику Кремля в этом сегменте. Ну, и некоторые люди, ассоциирующиеся со становлением «коммерческого блогинга», — такие, как, скажем, Самсон Шоладеми, регулярно приходили в наше здание как на работу. Однако чем именно они занимались, я не знаю. Ну, а противопоставление «попытки вырастить новое поколение молодых путинистов-экспертов» и «бизнеса на антилиберализме» мне вообще кажется ложным. По-моему, это было и то, и то. Т.е., конечно, стремление вырастить новое поколение медийных звезд было поставлено во главу угла — в конце концов, даже сам холдинг Рыкова назывался New Media Stars. Причем звезд не только в области политики, но и во всех других сферах — писателей, музыкантов, спортсменов, «тусовщиков» и т.п. (к моменту моего прихода в холдинг, к примеру, Костя заканчивал раскрутку писателя Минаева, а уже при мне были Багиров и Глуховский). Однако эта попытка рассматривалась именно как бизнес. Звезды должны приносить продюсеру доход, иначе зачем же они нужны?
Если же говорить именно про редакционную атмосферу «Взгляда», то, на мой взгляд, в первое время она была достаточно творческой. Мы активно привлекали к работе молодых людей, еще не сделавших себе имя в журналистике, однако любящих и умеющих хорошо писать. В первую очередь — талантливых блогеров. И для них, как мне кажется, это был некоторый вызов — способны ли они писать не «когда захочется» и «о чем захочется», а по заданию и по расписанию. Многие из них, кстати, до сих пор остаются в журналистике и публицистике, и я с удовольствием слежу за развитием их карьер. Именно это я сейчас и воспринимаю как главный позитивный результат своего главредства. А вовсе не то, что мне казалось важным тогда, — например, звание самого посещаемого СМИ по рейтингам Рамблера или тем более «отвоевывание интернета у оппозиции».
После избирательной кампании 2007—2008 гг. атмосфера в редакции, конечно, сильно ухудшилась. Именно мы тогда оказались на передовой этой кампании, и именно через нас проходили самые жесткие пропагандистские материалы, вследствие чего само слово «Взгляд» стало нарицательным в блогах и соцсетях. Что, конечно, не могло не сказываться на психике работавших у нас сотрудников.
Ну а после того, как Путин объявил, что идет в премьеры, я и сам сильно потерял драйв — вся моя поддержка режима, повторюсь, базировалась на том, что по истечении своего срока Путин уступает место новому человеку (сейчас смешно вспоминать, но тогда я искренне верил или, по крайней мере, старался заставить себя поверить, что все надувание образа «национального лидера» нужно лишь для того, чтобы убедить его без опаски отправляться на пенсию). Слегка оживился я лишь во время грузинской войны — танки на помощь российским гражданам, проживающим в Южной Осетии, идеально вписывались в идеологию «Новых правых», и как-то это тогда меня воодушевило. Однако ненадолго. Буквально через три месяца во время своего послания Федеральному собранию Медведев предложил увеличить срок президентства начиная со следующей каденции, сказав при этом что-то типа «некрасиво было бы увеличивать срок себе самому». Как сейчас помню: именно тогда я впервые всерьез подумал о том, что Путин, похоже, действительно собирается возвращаться (до этого момента я все же пытался воспринимать его премьерство как временное, на переходный период). После чего решил подать ему пример, написав заявление об уходе и передав все полномочия своему первому заму Леше Шаравскому. По-настоящему, без местоблюстительства.
Морозов: Так вот теперь что произошло? «Машина Суркова» перешла в руки Володина? И теперь технологии давления, компрометирования и троллинга используются уже не в виде «пелевинских» забав на маргинальных сайтах типа «Политонлайн.ру»… А уже при поддержке Следственного комитета? С конкретными доносами, посадками… Это я вот к чему: возможно, Сурков и его люди сами про себя думали, что они медленно строят «демократию», обеспечивают переход от Путина — через Медведева — к чему-то новому. Но на самом деле они просто подготовили хороший инструментарий для Следкома. Нет?
Шмелев: Если я правильно понимаю, Володин этой «машиной» не особо пользуется. Финансирование практически всех сурковских проектов либо уже свернуто, либо постепенно сворачивается. Большая часть сурковских кадров из «системы» вычищена, а те, кто остался, присягают на верность новому хозяину и пытаются встроиться в его «машину». Да и инструментарий, пожалуй, у Володина несколько другой — ориентированный в основном не на создание собственного контента, а на заглушку чужого. (Хотя некоторые реликты прошлого все же встречаются: например, разнообразные «Анатомии протеста» легко можно представить себе в сурковские времена.) Про Следственный комитет и говорить нечего — их инструментарий создавали еще Дзержинский, Вышинский и Берия, вклад Суркова тут минимален.
Тем не менее и Сурков, и все, кто работал в его системе (в том числе, к сожалению, и я сам), в той или иной степени в нынешних доносах и посадках, конечно, виноваты. Равно как и во многих других неприятных моментах сегодняшнего дня. Другое дело, что это относится не только к Суркову. Но и, например, к команде Волошина, обеспечившей первоначальное восхождение Путина и концентрацию максимальной власти в его руках. И к команде Чубайса, похоронившей свободные выборы в 1996-м. И к тем советникам Ельцина, которые рекомендовали ему силой решить конфликт с Верховным советом. И т.д. Но, безусловно, Сурков и «сурковские» ответственны в наибольшей степени. В конце концов, они (или мы — не знаю, какое слово выбрать, ни то, ни другое не точно) были последними по хронологии. И от «сурковской системы» до «володинско-бастрыкинской», как мы уже убедились, оставался только один шаг.
0
Написать
| Новая тема